Re: Ясная Поляна.
Лев Николаевич вспоминал про Севастополь. Между прочим он рассказал:
Когда Малахов курган был взят и войска спешно переправлялись на северную сторону, тяжело раненых оставили на "Павловском мыске", где была батарея. Это сильная батарея, с которой можно было обстрелять весь город. Когда сообразили, что нельзя ее так отдавать французам, то решили взорвать. Я был у Голицына, там еще Урусов сидел, и тут же крепко спал добродушный, здоровый офицер Ильин. Мне сказали, что он только что вернулся из опасного поручения - взорвать "Павловский мысок". Мысок был взорван с батареей и со всеми ранеными, которых нельзя было увезти, а батарею отдавать неприятелю нельзя было…
Потом пытались отрицать это, но я знаю, что это было так.
(А.Гольденвейзер. Вблизи Толстого.)
Re: Ясная Поляна.
Читаю сейчас книгу
Для меня там всё интересно, но сюда хочу скопировать парочку моментов.
Это не про Льва Толстого, это немного мистики.
– Мама стояла у стола, – говорила Варя, – в тетенькиной комнате. Она держала в руках работу и что-то наскоро зашивала. Соня, Лиза, тетенька, я, Наталья Петровна, все мы были в комнате. Мама стояла к нам спиной. Вдруг она обернулась к нам и сказала сердитым голосом:
– Кто это ударил меня по плечу, терпеть не могу лих шуток.
Мы все переглянулись с удивлением и говорим:
– Никто и не подходил к тебе.
Мамаша как будто не поверила.
– Да нет же, я же чувствовала, даже содрогнулась.
– Это странно, Машенька, – сказала тетенька.
– Ведь я же тут была, – говорила Соня, – никто тебя не касался.
Тетенька записала все происшедшее в свою записную книжку, отметив час, день и месяц. Через несколько дней, рассказывала Варя, мамаша получила письмо из Покровского с известием, что скончался отец наш, и число и час его смерти совпали с записью тетеньки.
– Что же вы удивились этому предзнаменованию? – спросила я.
– Нет, Таня, я верю, что есть мир, неведомый нам, – ответила Варя.
Бывало, вечером, сидим мы вместе с Марьей Николаевной в саду или в слабо освещенной гостиной. Свет луны падает полосами на пол и освещает середину комнаты. Все мы, утомившись от жаркого дня и прогулки, сидим молча. Мне хочется навести Марью Николаевну на рассказ о чем-нибудь сверхъестественном, и мне это удается. Марья Николаевна рассказывает нам о смерти своей свекрови Елизаветы Александровны.
– Я сильно тосковала по ней, – говорила Марья Николаевна, – мне казалось, что я потеряла в ней неизменного друга и покровительницу, и я много плакала.
И вот, однажды ночью, муж был в отсутствии, мне не спалось. В спальне тускло горела лампада. У кровати моей стояли ширмы, и на эти ширмы я обыкновенно вешала свои деревянные четки, которые носила днем. Был первый час ночи, все в доме уже спали, когда я услышала медленные шаги, приближавшиеся ко мне, и я увидела, как из-за ширмы вышла женщина вся в белом, с покрытой головой; она медленно подошла к ширме, пошевелила висевшими четками так, что я слышала отчетливо деревянный звук их, потом она подошла ближе ко мне и пристально взглянула на меня, и я узнала в ней свою, свекровь. В первую минуту я не испугалась, но, опомнясь, что ее нет более в живых, мне стало страшно, я вскрикнула. Призрак исчез.
Помолчав немного, Марья Николаевна прибавила:
– И в этот год мы навсегда расстались с мужем.